Джихад без границ. Что мешает Европе эффективно бороться с терроризмом - «Мнения»

Недавние теракты в Австрии и Франции и пресеченная попытка атаки в Бельгии с новой силой всколыхнули полемику вокруг защищенности Старого света. Российские пропагандисты по привычке активно включились в дискуссию: обвинили Запад в отсутствии твердой руки (как у Путина) и в очередной раз предсказали Европе «исламскую оккупацию», «закат», «гибель» и «похороны». Эксперт РСМД и американского Middle East Institute (в статусе нерезидента) Антон Мардасов объясняет, почему нельзя оценивать качество борьбы с терроризмом только по числу терактов, чем европейские террористические вызовы отличаются от российских, и что мешает европейским странам более эффективно предотвращать теракты.

Оценить борьбу любых властей с терроризмом и радикализацией мусульман, казалось бы, элементарно: где меньше происходит терактов и различных столкновений на религиозной почве, там, значит, безопаснее, а контртеррористические меры успешнее. Но заниматься таким упрощением – все равно что рассуждать о преимуществах автократии в достижении политической стабильности. В этом плане у европейских демократий, конечно, есть «минусы»: больше свободы слова и более защищенные личные границы - проще собираться в группы, легче вербовать и в принципе шире пространство для публичной полемики.

Так, Великобритания, которая периодически становится эпицентром террористических атак, формально давно находится в зоне риска. Не только потому, что эта страна считается крупнейшим западным центром исламских финансов, а доля мусульман от общей численности населения еще в 2011 году составляла 4,8% (2,7 млн человек). Британские ваххабитские группы (египетские, сирийские и т.д.) в свое время не скрывали связей со структурой Усамы бен Ладена и даже занимались вербовкой местных добровольцев. А запрещенная в России «Хизб ут-Тахрир аль-Ислами», члены которой воюют не оружием, а словом, способствует росту экстремистских настроений среди мусульман и до сих пор имеет в Великобритании самое большое отделение.

Но «преимущества» таких гибридных режимов, как в России (сочетающих в себе признаки демократии с авторитарными методами управления), также не дают гарантий безопасности, что продемонстрировали теракты последних лет, например, взрыв в метро Санкт-Петербурга (2017 год), резня в Сургуте (2017 год) или стрельба в Кизляре (2018 год). И это несмотря на широкие возможности российских силовиков в плане слежки и подавления инакомыслия, а также существование таких фактически институализированных территорий, претендующих на роль выразителей интересов всех мусульман федерации, как «государство в государстве» Чечня и республика со своим институтом президентства – Татарстан.

На постсоветском пространстве законодательство об экстремизме слишком расплывчато, что позволяет федеральным и региональным властям «избавляться» от неугодных мусульман, имеющих альтернативное мнение. В итоге инакомыслящие проповедники, журналисты, активисты, опасаясь за свои жизни, мигрируют в Европу, а на родине – нередко к их удивлению – объявляются в розыск.

Кроме того, не все государства в принципе могут применять такие специфически российские методы, как демонстративные задержания членов, скорее всего, давно не действующих группировок или, наоборот, открытие накануне Олимпиады «коридора» в Турцию и Сирию всем, кто желал уехать – под легендой общего наступления на салафи-джихадистский фронт (с последующим жестким контролем оттока людей после завершения мероприятия).

Термин «салафи-джихадизм» наиболее чётко и недвусмысленно характеризует течение радикалов, опирающихся на догматику салафизма, который выступает против ныне существующих четырех мазхабов и выводит несогласных с их догматикой за рамки ислама. Они провозглашают вооруженную борьбу общемирового характера единственным средством достижения политической цели.

Боязнь идеологического вакуума, который не в силах заполнить прикормленный властью муфтият, сказывается на общей методике запрета всех подозрительных организаций. Это избавляет российское руководство от необходимости иметь буферные механизмы, которые пытаются выстроить в Европе. В итоге установлено, например, что основная часть чеченцев все-таки приезжала на джихад в Сирию или Ирак не из РФ, а из Европы и Турции, куда они уехали после первой и второй чеченских войн или под давлением силовиков. Среди них много тех, кто родился вдали от родины (их родители много лет назад перебрались в Турцию или Европу как беженцы) и искал пути реализации собственных возможностей.

Известный исследователь Оливье Руа в одной из своих книг убедительно доказывал, что 60% поддерживающих вооруженный джихад – мусульмане второго поколения, утратившие связь с родиной, но не нашедшие себя в западных сообществах. Оторванные от общества родителей и соседей, они часто заполняют вакуум экстремизмом.

60% поддерживающих вооруженный джихад – мусульмане второго поколения, утратившие связь с родиной, но не нашедшие себя в западных сообществах

Однако, безусловно, не все репатрианты во втором и третьем поколении обязательно вступают в воюющие группировки: некоторым из них «посчастливилось» прибиться к салафитским организациям и учёным, которые выполняют роль буфера. Они занимают активную позицию, используют яркую религиозную риторику и убеждают членов диаспор не вставать на путь вооруженного джихада.

Попытки «одомашнивания» религии

На безопасность европейских стран негативно влияет их попытка взять ислам под больший контроль, оперируя зачастую неудачной терминологией. Так, например, делает французский президент Эммануэль Макрон, продвигая свой законопроект об «исламистском сепаратизме». По идее, он верно говорит о проблеме закрытых обществ мигрантов, которые, не имея средств и постоянного доступа к услугам, сплачиваются по этноконфессиональному признаку в бедных районах крупных городов Франции. Однако на деле его законодательные предложения вкупе с его высказываниями о «кризисе ислама» и «несовместимости политического ислама с миром во всем мире» (пусть даже оброненные после терактов) работают против Елисейского дворца.

Во-первых, из-за путаницы в терминах, потому как термин «исламист» за последние десятилетия в понимании мусульман действительно сильно трансформировался. Раньше он имел негативную коннотацию (подразумевал характеристику действий группы интеллектуалов, воюющих с существующими режимами), но сегодня стал весьма нейтральным. В настоящий момент исламисты руководят Ираном и Турцией, а также представлены легальными политическими силами со своими программами и выборными инструментами во многих странах Ближнего Востока и Северной Африки. Однако не только обыватели, но и серьезные политики по привычке в разряд исламистов записывают конкретных салафи-джихадистов, вроде членов «Аль-Каиды» и «Исламского государства» (запрещены в РФ).

Во-вторых, из-за того, что действия Макрона, да и других европейцев воспринимаются самими мусульманами как попытка секуляризировать и «регионализировать» ислам, что противоречит построению будущего уммы (экстерриториальная общность мусульман) и исламской государственности. Неслучайно наделала много шума фраза экс-президента ФРГ Вульфа, сказавшего в 2010-м, что «ислам принадлежит Германии». Уже тогда Берлин пытался применять получившую сегодня второе дыхание инициативу по обучению имамов в рамках курса, преподавание которого будет вестись исключительно на немецком языке и с учетом реалий страны без какого-либо зарубежного влияния.

Колониальное прошлое

Рост экстремизма и терроризма, связанный с активизацией радикальных мусульманских движений и организаций в странах Европы, увеличил антиисламские настроения, особенно проявившиеся после терактов 11 сентября 2001 года. Экстремистские действия зачастую неоправданно воспринимаются на Западе (и не только) как неотъемлемый атрибут мусульманской цивилизации. Известный исламовед Жиль Кепель в 2000-е описал схему контртеррористической деятельности, которая актуальна по сей день. Ее суть в том, что если ответный и изолирующий удар по исламистам развивается по непредвиденному сценарию, умножая число жертв среди гражданских, то западня захлопнется и наступит третий акт трагедии – солидарность мирного населения с радикалами. В свою очередь террористические организации именно этого и добиваются, поскольку хорошо понимают, что:

• нужно ловить волну того или иного кризиса, на которой можно отработать стратегию будущих действий;
• именно мусульмане чаще становятся первыми жертвами фанатиков – в уже ставших, увы, будничными терактах на Ближнем Востоке и Северной Африке, и в такие периоды резко обостряется чувство принадлежности к умме, которое проявляется в отторжении любых резких инициатив.

Однако есть и более простые причины, почему те или иные государства попадают в прицел террористических атак больше, а другие – меньше.

Во-первых, колониальное прошлое и ошибки, которые до сих пор мусульмане не могут простить европейцам. За время войны за независимость Алжира, по разным оценкам, погибли от 500 тысяч до одного миллиона алжирцев. В странах Северной Африки до сих пор периодически инициируются законы, требующие от Франции извинений.

Во-вторых, участие европейских государств в антитеррористических операциях. Так, организаторы кровопролитных терактов в Испании в марте 2004 года ставили цель отомстить правительству страны за участие в войне в Ираке.

В-третьих, восприятие ряда стран как центра европейской жизни. Например, Бельгия – это не только одна из бывших крупнейших колониальных держав, аккумулировавшая в себе много выходцев из северной и центральной Африки, но и страна, которая наряду с Францией и Германией является основой Евросоюза. В Брюсселе расположены штаб-квартиры Еврокомиссии и НАТО, а, следовательно, он активно выступает за защиту существующей системы европейских отношений. Проще говоря, атаки на бельгийцев воспринимаются радикалами как нападения на весь Евросоюз.

Пограничное состояние

Макрон 10 ноября заявил о необходимости дать скоординированный ответ терроризму и предложил реформировать Шенгенскую зону, чтобы 26 европейских государств могли обобщить базы данных и оперативно обмениваться информацией. Инициативы лидера Пятой республики, очевидно, только подлили масла в огонь.

Во-первых, токсичный вопрос апгрейда Шенгена или выхода из него, активно разыгрываемый правопопулистами Европы, ворошит «гнездо» шпионских скандалов, связанных не только с Россией, но и США. Именно из-за «утечек информации» и прослушек политических лидеров канал обмена всем массивом данных периодически подвергается ревизии и начинает сбоить. В итоге становится возможным, что устроивший 29 октября резню в Ницце террорист попал в Европу из Туниса через Италию, а радикал, совершивший теракт в Вене, свободно путешествовал между Словакией и Австрией, чтобы приобрести боеприпасы и оружие для атаки.

Во-вторых, нынешнее Шенгенское соглашение позволяет странам ввести пограничный контроль только в случае ЧП (как теракт) и на короткий срок. Постоянное усиление мониторинга внутри региона сильно ударит по экономикам государств – из-за повышения транспортных расходов. В условиях пандемии, по оценкам европейских бюрократических структур, это обернется ежегодной потерей от 5 до 18 млрд евро. Понятно, что ориентированные на туризм и завязанные на сети поставок сырья и товаров страны будут торпедировать подобные инициативы, а это скажется на общем уровне контртеррористических мер.

Разный потенциал

Наконец, оценивая эффективность борьбы спецслужб с терроризмом, следует четко разделять теракты, совершаемые так называемыми «молодыми волками» (условными одиночками), группами (имеющими некие связи с центром или просто симпатизирующих салафи-джихадистам) и законспирированными ячейками.

Нынешняя череда атак в Европе – как бы страшно это ни звучало – несложная по исполнению: ножевые атаки («бытовой терроризм») и взрывы примитивных СВУ могут быть совершены любыми религиозными фанатиками без какой-либо тщательной подготовки, которая могла бы выдать их намерения спецслужбам или даже бдительным соседям. Механизм распространения изданий, обращений, текстовых и видеоинструкций террористами был придуман давно и активно применялся еще «Аль-Каидой» в период, когда она делала ставку на осуществление терактов. Именно «Аль-Каида» через англоязычный журнал Inspire в 2010 году распространяла статьи типа «Сделайте бомбу на кухне вашей мамы», стимулировала кампанию «индивидуального терроризма» и освещение его итогов через соцсети и рассылку сообщений региональным СМИ. С 2014 года все это, только в гипертрофированном и более динамичном, но при этом лаконичном виде начнет повторять «Исламское государство».

Однако взрывы в брюссельском аэропорту и метрополитене в 2016 году все-таки являются исключением. По «чистоте» исполнения очевидно, что за этими терактами стояли не доморощенные фанатики, а служба внешних операций «Амн аль-Харджи» (структурное подразделение службы безопасности ИГ). Хотя сегодня ее возможности резко сократились вместе с сужением «халифата» как территориального проекта, она продолжает действовать в мигрантских кварталах крупных стран, воспринимая их как своеобразное сирийско-иракское пограничье, испещренное тоннелями, где, к слову, до сих пор находится один из опорных пунктов организации.