Война и Пир - «Новости - Энергетики»

Что увидел на летних 2012 года военно-исторических сборах под Смоленском военный корреспондент журнала «ЭНЕРГОПОЛИС» капрал Лейб-гвардии Гренадерского полка
Андрей Петров Агафонов.
Прибудешь в расположение, прежде всего почувствуй атмосферу лагеря», – напутствовал меня, бродившего по сонным улочкам утреннего Смоленска, по телефону из не спящей никогда Москвы бывалый товарищ, некогда ходивший под знаменами то ли Семеновского, то ли Преображенского полка…
А утро баталии в русском лагере было туманное и хмельное. Ополченцы и казаки кашеварили у костерка. На свежие струганые доски наспех обустроенного стола живописно стекал воск сгоревшей за ночь пудовой свечи.
– По лагерю в таком виде негоже. Как гнилой зуб ты тут. Идем, получишь обмундирование, и переодеваться, – встретил меня подполковник Гапенко. Без кителя под моросящим дождиком, бодрый, подтянутый, внутренне собранный, отец-командир повел меня в штабную палатку.
Кивер, штаны, нательная рубаха, китель, перевязь под саблю и патронташ…

– Вот только сапог, младший чин, у тебя не будет. Размер подкачал, и твой товарищ не справился с задачей найти тебе сапоги. В калошах пойдешь. Так даже веселее. Как будто проиграл ты сапоги в карты какому-нибудь штабсу…

Ну вот я и на войне. В калошах.

«После соединения 3 августа под Смоленском 2-й русской армии Багратиона с основной 1-й армией главнокомандующего Барклая-де-Толли на театре военных действий наступило затишье».

Поле под деревней Козлово. Перелесок, заваливающийся за горизонт косогор отлого спускается к речке. Август. Тихо, мирно, покойно. Пахнет сырой землей, скошенной травой да еще дымком тянет от костров. Здесь стоят лагерем две армии: русская и армия Наполеона. Границы расположений противника огорожены условным заборчиком, сколоченным из хилых поваленных осинок и берез.
– Возьми троих с собой, иди получи порох, – негромко распоряжался Гапенко. Собравшиеся вокруг стола однополчане внимательно слушали командира. – Я отойду, а вы устройте навес в расположении, а то того и гляди ливанет… А ты, хоть и в обмундировании, будешь как рисовальщик. Иди осмотрись, с людьми поговори.
И я пошел.

– Купаться вчера пошли на речку. Тут рядом, минут двадцать через поле. Взяли с собой бутылку. А там вода проточная, холоднющая, родниковая. Ну мы искупались, бахнули бутылку. Сам понимаешь, бутылку на двоих после такой речки – вообще ни про что, бутылка-то.

– А что за мундир на вас?

– Белозерский полк.
– А на гражданке вы кто?

– Давай на «ты»? Андрей. – Протягивает руку.

– Давай, тезка. – Рука сильная и спокойная.

– Депутат я городской думы. – И сразу без перехода: – Да у нас все выезды такие. Русские мы, не французы. Тут душевно, и с друзьями увидеться и поговорить, и за пару дней прожить что-то другое. И так каждый год у нас, каждый раз. Вот только ящик водки вчера куда-то делся, как бы потеряли. Такого я не припомню.
К нам подошел младший чин. Крепкий парень, румяный, с веселыми глазами и светлой выбившейся из-под кивера прядью, прилипшей к разгоряченному лбу.

– Ребят, вы из этих палаток?

– Да.
– Такое дело, у вас тут такой мужичок по фамилии Веселов есть?

– Есть Веселов.

– А это кто?

– Капитан. А что случилось-то?

– Да нет, ничего не случилось. Просто я его однофамилец. И когда сегодня утром кричали: «Веселов, поднимайся!», – я и поднялся…

– Не-не-не, это мы его кричали…

– А где он, капитан Веселов-то?
– Да вон, кажется, за порохом пошел…

И пошел Веселов догонять Веселова.

«Ящик водки вчера куда-то делся…» Это – хорошо. «Русские мы, не французы».

А из лагеря французов пахнуло сырниками, что ли, или еще каким-то европейским завтраком. Захотелось крепкого кофе или пива, что ли, уже. В разбитой в границах русского лагеря столовой готовились шашлыки. В меню было разливное пиво и черный кофе. Кофе был растворимый, а пиво бочковое. Выбор очевиден. За столом рядом со мной и моим шашлыком уселся усталый гренадер, явно хотевший поговорить. Просто усталый гренадер, а «не измученный нарзаном». Напротив нас что-то сосредоточенно жевали три молоденьких ополченца, мальчишки совсем, необстрелянные, пороха не нюхавшие. Как я.
– Я вот вижу, вы доктора нашего сфотографировали… Героический доктор, скажу я вам. Настоящий мужик. Была переправа французской армии Наполеона через Неман под Ковно. – Подсевший к нам солдат в нательной рубахе подсказал, что ту переправу по телевизору показывали даже. – Так вот наш передовой отряд послали встречать наполеоновскую гвардию. Мы выдвинулись на позицию и сразу попали под ураганный огонь. – Ополченцы перестали жевать и прислушались к рассказу гренадера. – Единственным офицером, который оказался среди нас, как раз был наш доктор. Он встал под огнем, построил нас и поднял в атаку. Сам впереди всех врубился в отряд наполеоновских войск, в одиночку отбивался от трех французов. Я поспешил к нему на помощь, отвлек на себя парочку и был убит. Но в итоге офицер наш был спасен.
– Как его зовут?

– Денисом его зовут.

– А в миру он чем занят и откуда он, не знаете?

– Денис – врач из Москвы.

– А вы откуда?
– Я сам из Риги. Русско-немецкий легион. Здесь приписан к полку Гапенко. Потому что нас сейчас под Смоленск приехало только два человека, у остальных проблемы с визами, не успели сделать.

– Давно воюете?

– Реконструкцией вообще уже четыре года занимаюсь, но вот наполеоникой, так, чтобы участвовать, второй год.
Возникший из ниоткуда боец прервал нас:

– Василич сказал, чтобы на твое ружье сделали пару небольших зарядов. Из чего сделать, не сказал.
– Ну я пошел тогда снаряжусь. А про доктора ты напиши, героический он мужик.

И ушел гренадер делать пару зарядов к ружью. «Из чего сделать, не сказал». А я пошел к маркитанткам.
– Они же все это вручную вышивали. Такие узоры клали, что не каждая дворянка могла себе позволить.
– Но дворянкам-то платья расшивали…

– У них белошвейки были, – вступила в разговор вторая барышня-крестьянка, лет под семьдесят, живенькая и бойкая.
А первая тут же подхватила:

– Вы себе представить не можете тот же свадебный костюм Вологодской губернии! Хотя до сих пор еще у бабушек можно найти в сундуках. Ахнете! Честное слово. Только тогда не было Вологодской губернии, а была Новгородская, – внося историческую точность, продолжили обе. – А домотканый материал, что вы! Я вчера тут в таком ходила. Больше ста лет ткани, на ручном ткацком станке сделана. Это очень интересная тема, и мне очень понравилась. А почему именно 1812-й? Я смотрела работы Соловьева, был такой художник, которого бы сегодня назвали модельером. Он занимался костюмами крестьянок.
– Простите, Надя, да? Вы чем в мирной жизни занимаетесь?

Бабушка опередила:

– Так она ж музейный сотрудник.

– Научный сотрудник Историко-краеведческого музея в Череповце, – поправила Надя. – У нас как раз сейчас проходит выставка лейб-гвардии Литовского полка, который участвовал в Бородинском сражении. Этот полк был реорганизован из Преображенского в 1811 году, и Бородино стало для него первой большой баталией. Кутузов отозвался о полке, что они покрыли себя неувядающей славой. Там очень много полегло из того полка на поле Бородинском. Ой! Какие красавцы идут! – Мимо нас троих, меня и двух крестьянок Новгородской губернии, в сторону столовой прошли три гусара. Тетки мои проводили красавцев мечтательными взглядами и, как я явственно услышал, выдохнули. – Точной цифры назвать не могу, – вернулась к нам Надежда, – но примерно вот если было в полку 80 офицеров, то 67 из них погибло. И вот то, что сейчас у нас в Череповце выставлено, этого больше нигде в мире нет. Они сохранились чудом…

– Надя, а фамилия ваша какая?

– Паутова…

Не дошел я до маркитанток: решил посмотреть, что там у французов в лагере. Акцент Надя Паутова сделала на «сохранились чудом». И «о» долгая, протяжная, северная…
Тут вокруг сплошные чудеса. Проходишь лагерем и видишь собравшихся вокруг стола кавалеристов: выпивают, закусывают, обсуждают что-то. С ними два генерала в темно-синих мундирах, шитых золотом, и кажется, что над ними, собравшимися на поле под деревней Козлово в августе 2012-го, витает дух самого мятежного маршала Мюрата. Или это тень его среди золотых эполет…

А кони за лагерем уже под седлом. И значит, скоро построение и час, когда опять сойдутся под Смоленском две армии – непобедимая великая армия императора Наполеона Бонапарта и русская армия, двести лет спустя…

Карл Филипп Готлиб фон Клаузевиц, прусский офицер и военный писатель, который своим сочинением «О войне» (опубл. 1832) произвел переворот в теории и основах военных наук, лично как офицер русской армии наблюдавший события, трезво оценивал шансы на успех:
«Хотя это наступление русских едва ли привело бы к действительной их победе, то есть к такому сражению, в результате которого французы были бы вынуждены, по меньшей мере, отказаться от дальнейшего продвижения или даже отойти на значительное расстояние, но все же оно могло развиться в отчаянную схватку… Все предприятие в целом дало бы в конечном результате несколько блестящих стычек, значительное число пленных и, быть может, захват нескольких орудий; неприятель был бы отброшен на несколько переходов, и, что важнее всего, русская армия выиграла бы в моральном отношении, а французская – проиграла бы».
Не зная даже, что именно сказать перед битвой такого бодрого и чтобы дух чувствовался, я не то чтобы спросил у правящего перед построением кивер солдата, скорее просто брякнул в тему, чтобы начать разговор:

– Ну что, поляжем сегодня?

– Да вот уж! – сплевывая сквозь зубы и пуская сизый дым от прикуренной папироски в августовское небо, что прояснилось после реденького дождика. – Это оно как пойдет. Лично я сегодня погибать не собираюсь.
Не добавишь. Над полем покатилось, повторяясь и множась, «стройся!»… Построились. Пошли и шагнули на поле.
Я устроился на русской батарее. Полк мой пошел вперед, в самое пекло.
«Лично я сегодня погибать не собираюсь».

И началось! Стрельба, то бегло, то залпом. Перезаряжаемся, и выстрелы с французской стороны. Поле затянуло пороховым дымом, всюду разрывы – пиротехникам просто праздник какой-то; прорыв французской конницы на нашу батарею, и надо мной пролетает француз-улан, и я вижу налившийся кровью глаз его коня, который, как мне кажется, не видит уже ничего на своем ходу и не видит меня. В следующую минуту, когда я, наверное, был уже убит, вдруг залихватский посвист откуда-то из-за спины и топот копыт. Казаки отогнали неприятеля с батареи. И так все время. Атака на атаку, штык в штык, ударом на удар…

Из мемуаров бригадного генерала графа Сегюра:

«Развертывая штурм, наши атакующие колонны оставляли длинный и широкий след из крови, раненых и мертвых. Говорили, что один из батальонов, повернутый флангом к русским батареям, потерял целый ряд в своем подразделении от единственного ядра. Двадцать два человека пали разом».

Развеялся пороховой дым очередного залпа нашей батареи, и я увидел…
– Простите, не расслышал. Игорь Васильевич?

– Да, так точно, Игорь Васильевич Козловский, 83 года.
Передо мной стоял солдат армии Наполеона в высоченной мохнатой меховой шапке, с топором в правой руке. Левой он сжимал за цевье ружье с примкнутым к нему кованым штыком. За ремень был заткнут пистоль, слева на перевязи свисала короткая кривая сабля, и еще у него был рог типа охотничьего. То ли артиллерист, то ли инженер. Высокий, стройный, сухой, седой и борода белая. Орел!

– Давно воюете?

– Пятнадцать лет или чуть больше.

– И все время за французов?

– Да нет, что вы! У меня шесть мундиров 12-го года. И русские, и французские.

– А чем вы занимались-то?

– Я военным кораблестроителем был.

– Дети?
– Ребенок, сын, 52 года.

«83 года». «Пятнадцать лет или чуть больше». Сыну
52 года. Орел!

В надписи на 8-й стене Галереи воинской славы храма Христа Спасителя указано, что русские потеряли в Смоленском сражении двух генералов убитыми и четырех ранеными, шесть тысяч нижних чинов выбыло из строя. Через два дня после сражения французы вошли в Смоленск. Русская армия отошла к Москве. Именно здесь под Смоленском началась Отечественная война, война народная, и уже 25 августа, когда Наполеон в карете выехал из Смоленска, горел Дорогобуж. Вязьма покинута жителями, а через 2 часа после вступления французов и здесь вспыхивают пожары. Вся местность, через которую проходит Великая Армия, опустошена отчасти жителями, отчасти самим неприятелем. Развертывание всенародной войны Клаузевиц туманно назвал «формой и оборотом, вполне отвечавшими для русских смыслу кампании». И потом было Бородино. А у нас после баталии был обед из наваристого рыбного супа с перловкой, а потом танцы…

СКАЖИ-КА, ДЯДЯ, ВЕДЬ НЕ ДАРОМ?..

И правда, почем нынче офицерские мундиры, в которых щеголяют по заповедным землям бывшего колхоза «Бородино» отечественные и зарубежные униформисты? Информация, попавшая к нам в руки, будоражит воображение. Итак…
Обмундирование русского пехотного обер-офицера, то есть от майора и выше, образца 1812 / 2012 года включает в себя:

– мундир (фрачного покроя, на парады и выход в свет) – пошив по лекалам XIX века, от 5 тыс. рублей; сюртук (на каждый бой) – пошив, от 7 тыс. рублей; шинель (на вечерние прогулки с дамами и осенне-весенние марши по Европе на театры военно-исторических действий) – пошив, от 7 тыс. рублей; штаны (белые) – сшить комплект из трех пар от 9 тыс. рублей;

– офицерский шарф (обматывается вокруг талии, декоративен, но, как известно, по просьбе А. В. Суворова именно такими шарфами с золотой или серебряной нитью офицеры связывали бревна при ремонте Чертова моста в Швейцарских Альпах) – плетение на заказ, от 250 евро;

– эполеты – от 100 евро (с бахромой) для обер-офицеров;
– горжет (металлическая бляха с орлом, носимая на груди) – изготовление, до 300 евро в зависимости от качества обработки (кстати, кое-кто на поле щеголяет и в картонных, крашенных «под медь» подделках. Не комильфо, господа!);

– шпага – приобретается в магазине, от 200 евро. Но бывают и потрясающие экземпляры штучной работы по аховым ценам; темляк для шпаги (плетеный, с кистями) – под заказ, от 60 евро; пистолет кремневый (справка из магазина, что у вас в руках «не оружие»!) – от 250 евро; так же, как и в случае со шпагой, встречаются по-настоящему дорогие, художественные образцы;

– кивер (с орлом и кистями) – ручная доделка «заводского», массового или сразу на заказ – от 250 евро;

– сапоги (чаще всего советские офицерские «хромачи») – 44-й размер массового пошива – от 7 тыс. рублей на Птичьем рынке в ларьке «Военторг». Но настоящие парадные сапоги-«бутылки» – это всегда шедевр ручной работы: индивидуальный пошив, колодка, тяжелый утюг, расплавленный свечной воск, гуталин и лоскут-бархотка – и лишь тогда солнце отразится на мыске;

– перчатки (белые хлопчатобумажные, парадные) – тот же «Военторг», рублей 50 за пару; шляпа с султаном – около 150 евро.
Во сколько же обойдется полный комплект военного костюма нашему герою? 40–50 тыс. деревянных – та часть, что от русских кутюрье, и 1530 евро – на аксессуары из Европы. Общий счет – около 105 тыс. рублей или около 2,5 тыс. евро.