«На экзамене я повел себя неправильно – как еврей». Как в СССР из-за пятой графы не пускали на мехмат МГУ - «Исповедь»

Сегодня, 9 ноября, отмечается Международный день против фашизма, расизма и антисемитизма. О том, что расизм был и остается актуальной проблемой в России, The Insider уже писал, однако тема антисемитизма, как многим кажется, для России никогда не была актуальной. В действительности же в формально космополитичном СССР антисемитизм существовал и на бытовом, и на государственном уровне. Одним из наиболее ярких проявлений последнего в позднесоветское время стала кампания против абитуриентов-евреев, поступавших на Механико-математический факультет МГУ. Бессменный ректор Московского университета Виктор Садовничий тогда возглавлял приемную комиссию и дискриминацию евреев до сих пор отрицает. Однако те, кто в середине 80-х поступал на мехмат, и преподаватели, которые готовили математически одаренных школьников к поступлению, свидетельствуют об обратном.

Читайте также: Антисемитизм в МГУ в советское время в воспоминаниях правозащитников

Владлен Финкельберг

отец абитуриента мехмата МГУ

Первый раз с антисемитизмом я столкнулся, как ни странно, в первые послевоенные годы – еще в пионерском лагере: во время «мертвого часа», когда не было вожатых, мы озорничали, перекидывались подушками. Вошла старшая пионервожатая. Естественно, все тотчас же притворились спящими, и она обратилась к кому-то из ребят. «Ну что же ты так себя ведешь? Ну вот он, – говорит она про меня, – ладно, еврей. А ты-то зачем?» Дескать, что с еврея что возьмешь... И это еще было сравнительно безобидно.

Когда мы после войны вернулись из эвакуации, жили во 2-м Бабьегородском переулке в районе Якиманки. Во дворе я был единственный еврей, и мальчишки во дворе очень любили забавляться тем, что меня травили. Моя национальность была им очень важна, это была такая забава сплоченного детского коллектива – тоже бытовой антисемитизм.

В восьмом классе я впервые получил записку, в которой мне предлагалось «убираться в свой Израиль». Это был то ли конец 1952-го, то ли начало 1953 года. Конечно, это было связано с делом врачей, и это уже было следствием государственного антисемитизма. К тому моменту я уже привык к травле во дворе, но терпел, потому что этого не было в школе. И вдруг оказалось, что и тут я нежелательный элемент. Не помню точно, как я поступил с этой запиской, но я уверен, что не ходил с ней ни к учителю, ни к директору.

После школы я поступил на физический факультет Московского университета. Это был 1955-й год, прошло два года со смерти Сталина, и в политике уже начались определенные послабления. Например, в продаже появились пластинки с еврейской музыкой, народными песнями. И судя по тому, что я тогда слышал, это был первый год после нескольких лет перерыва, когда евреи вообще смогли туда поступить – нас было всего трое. Конечно, говорили, что не факт, что удастся, но я все же решил попробовать. Ко мне отношение было нормальное, хотя однажды я невольно стал свидетелем разговоров, в которых студенты явно неприязненно отзывались о евреях вообще.

С пионерских лет я был атеистом, а мои мама и бабушки были верующими. Вообще-то мама не имела обыкновения ходить в синагогу, какие-то обычаи справляли дома. Но однажды – это было в конце 70-х – начале 80-х – она решила на большой праздник сходить в синагогу на улице Архипова (сейчас – Большой Спасоглинищевской переулок). Обычно люди собирались около синагоги и плясали и пели на улице Архипова. Но в тот раз автомобильное движение на соседней улице было перекрыто и направлено через улицу Архипова, так что людям негде было праздновать. На недоумённые вопросы милиционер отвечал, что ведутся строительные работы. На самом деле, посреди проезжей части стояла деревянная ограда метр на метр. Внутри неё асфальт даже не был вскрыт, а к ограде изнутри была прислонена лопата. И этого было достаточно, чтобы объявить о серьезных строительных работах, которые якобы не позволяли открыть доступ к синагоге. Власть, кстати, по-прежнему не очень-то изобретательна в этом плане: как нежелательный митинг – сразу объявляются строительные работы.

На работе с антисемитизмом я лично никогда не сталкивался. Начальником нашей лаборатории во Всесоюзном научно-исследовательском институте оптико-физических измерений был еврей, было несколько евреев и на других постах. В большей мере с антисемитизмом сталкивалась моя жена, которая работала на физфаке МГУ. Будучи по мужу Светланой Александровной Финкельберг, она совершенно никак не продвигалась по работе: как поступила в 60-е годы в лабораторию магнетизма при кафедре магнетизма, так лаборанткой все время и проработала.

Но ее работа на физфаке была для нас связующим звеном с мехматом МГУ, когда туда пытался поступить наш сын Миша. То, что мехмат категорически не хотел брать евреев, не было тайной. Через жену стало известно, что его будут валить на экзамене по физике, который проводился экзаменаторами с физфака. Для тех, кого нельзя было пропускать на мехмат, экзамен проводился не в общем порядке, а в отдельной комнате. Там его принимали специально проинструктированные молодые люди. Мы тщательно готовили Мишу, договаривались, чтобы он ни в коем случае не торопился с ответами, все подробно рассказывал, не высказывал никакого возмущения, если будут явно провокационные вопросы. Но, конечно, это не помогло – он благополучно получил свою двойку.

Для тех, кого нельзя было пропускать на мехмат, экзамен проводился в отдельной комнате

Недавно авторы фильма про 2-ю московскую школу побеседовали с нынешним ректором Московского университета Виктором Садовничим, который в тот самый год, как Миша поступал, был председателем Центральной приёмной комиссии. Ему напрямую задали вопрос про целенаправленное заваливание евреев во время экзаменов, который, к сожалению, не вошел в финальную версию фильма. Но я эту сцену смотрел отдельно. И вот Садовничий на голубом глазу ответил с милой улыбкой: «Да вы что, никогда этого не было, просто, по-видимому, в эти годы как раз евреи получили возможность уезжать из СССР в Израиль». Что, дескать, для того, чтобы уехать, им нужна была какая-то легальная причина. И вот они придумали, что евреев не берут в вузы, в частности на мехмат МГУ. И это говорит человек, который отвечал за процесс отбора. Председатель приемной комиссии не мог не знать, что в ней делается, по каким схемам она работает.

В современной России нет проявлений государственного антисемитизма. Но зато бытовой антисемитизм стал проявляться гораздо более открыто. Например, ко мне в метро может подсесть неизвестный и завести откровенный разговор о том, как во всем мире ненавидят евреев. И таких «просветителей» я встречал неоднократно. Или я иду по улице в центре Москвы, спрашиваю, как мне пройти, скажем, на Петровку. А человек вместо того, чтобы мне ответить, спрашивает: «А тебе как ответить: по-еврейски или по-жидовски?» и со всей силы бьет меня головой в скулу. Должно быть, по мне видно, что я еврей, и им хочется выместить на мне свои переживания.

Михаил Финкельберг

выпускник Гарвардского университета и профессор факультета математики НИУ ВШЭ

С 6-го по 8-й класс я учился во 2-й школе, а в 9-10 классе – в 57-й. Мои родители хорошо понимали, что абитуриентов-евреев на мехмат не принимают, поэтому к поступлению начали готовиться сильно заранее. Когда мне еще не было 16 лет, то есть до того, как я должен был получить паспорт, папа и мама специально заранее развелись, мама взяла обратно свою девичью фамилию Сорокина, и я, получая паспорт, взял ее фамилию ­– специально чтобы поступать на мехмат. Под маминой фамилией я ходил на Московскую физическую олимпиаду, чтобы не стало известно, что есть сильный абитуриент, которого нужно готовиться заваливать. И, кстати, когда я заполнял анкету абитуриента на мехмате, я указал данные отца: Владлен Михайлович Сорокин, хотя на самом деле он оставался Владленом Моисеевичем Финкельбергом.

Кроме того, я ходил на «спецподготовку»: добровольцы из круга правозащитника и математика Валерия Сендерова занимались с будущими абитуриентами, специально разбирая трудные задачи, так называемые «гробы».

В 9-м классе, когда я уже учился в 57-й школе, к нам специально приходила директор Нина Евгеньевна Лапушкина и очень настойчиво не советовала идти на мехмат МГУ. Она говорила примерно так: «А зачем, собственно, идти на мехмат? Его заканчивают четыреста человек в год, но они математиками не становятся. В основном, они становятся учителями, а учителем быть трудно. Вот я учительница черчения, и у меня, в мои 50 лет, болят ноги, расширение вен, нужно каждый день стоять у доски». Она приводила в пример предыдущих выпускников, которые успешно поступили на географический факультет или еще куда-то.

И на самом деле в 1984 году, когда я поступал, из 57-й школы на мехмат приняли, может быть, трех человек при том, что поступало примерно пятьдесят. Думаю, что завалили не только по национальному признаку, но и по номеру школы. Хотя это тоже было связано с еврейской темой. За несколько лет до этого – в 1978-м или в 1979-м году – получилось так, что поступившие на мехмат ученики 57-й школы образовали на факультете целую группу: то есть фактически весь класс целиком попал в одну группу на мехмате. Среди них был еврейский мальчик, который ходил в синагогу. Его поймали, выследили и решили отчислить. А для этого было необходимо сначала исключить его из комсомола. Эта стандартная процедура начиналась с решения низовой организации, то есть в данном случае группы. А вся группа отказалась его исключать. И это был ужасный скандал! Начальство запомнило, что из 57-й школы по крайней мере нельзя принимать детей в одну группу. А потом постепенно решили не принимать вовсе ­– от греха подальше.

При поступлении на мехмат надо было пройти четыре экзамена: письменный и устный по математике, сочинение и устную физику. На математике меня не валили совсем: на письменной я совершенно объективно получил тройку – решил три задачи из пяти, а на устной я тоже объективно получил четверку, поскольку неправильно сказал элементарное определение. Но, главное, как я понял позже, я себя неправильно вел: я был готов к тому, что меня будут заваливать – в течение года нас очень тщательно готовили к тому, как проходить экзамен. Надо следить, чтобы принимающие экзамен вели протокол, записывали туда все, в частности правильно решенные задачи, все ответы на вопросы. Я так и делал: очень внимательно следил за тем, что они пишут. Их это, естественно, очень удивило, ведь они не собирались меня заваливать. И поскольку нормальные люди не ведут себя так, как я себя вел, они, хотя и поставили мне объективную четверку, после экзамена пошли к начальству и сказали: тут странный абитуриент Сорокин ведет себя как еврей. Тогда начальство пошло разбираться, выяснили, что мама работает на физфаке МГУ, а там в отделе кадров сообщили, что Сорокина Светлана Александровна вообще-то бывшая Финкельберг, что я в анкете все наврал, написав про отца, что он тоже Сорокин. Потом меня вызвали в приемную комиссию, заставили писать объяснительную записку. Стало ясно, что теперь уже ничего хорошего мне не светит. Но еще предстояло сочинение…

Экзаменаторы пошли к начальству: тут странный абитуриент Сорокин ведет себя как еврей

Было хорошо известно, что за сочинения часто ставят двойки, но я специально целый год ходил к репетитору, хотя у меня по русскому и литературе была пятерка. Еще папа сделал специальную ручку: смешал два сорта чернил, чтобы у нее был необычный цвет и чтобы в мое сочинение нельзя было вставить лишние запятые. Это была стандартная практика, но почему-то на сочинении меня решили не заваливать и поставили объективную четверку. А завалили меня на устной физике — спрашивали под три часа и дали тринадцать дополнительных задач. И когда три из них я не решил, то именно их внесли в протокол и поставили мне двойку. Так много дополнительных задач не может быть в принципе.

Одним из экзаменаторов был Владимир Анатольевич Макаров, тогда аспирант, а сейчас завкафедрой общей физики и волновых процессов физфака МГУ. Апелляции потом были рассмотрены и отклонены. Тогда председателем всеуниверситетской комиссии был Виктор Садовничий, нынешний ректор, который сейчас любит в интервью объяснять, что никто евреев не заваливал. Председателем мехматской комиссии был Владимир Александрович Прошкин, одним из ее членов ­– Игорь Николаевич Сергеев. Все они остались работать в университете…

Было чувство несправедливости, но несколько извращенное. Помню, что после экзамена, когда я вышел из университета, меня ждали друзья, родители, ребята, которые помогли писать рекомендации, те, кто нас в течение года готовили к сложным задачам. И я был очень горд, что как бы причастился к лику невинно заваленных. А по-настоящему тошно мне стало уже 1 сентября, когда все по традиции пришли на линейку к 57-й школе и стали рассказывать, куда поступили. Некоторые пошли все-таки в МГУ, а вот мне пришлось идти в Институт нефти и газа имени Губкина, который сейчас считается престижным, а тогда был третьесортным вузом.

Конечно, в «керосинке» математику нельзя было выучить. Отсиживая какие-то необходимые часы, я бежал на семинары на мехмат – Юрия Манина, Израиля Гельфанда, Владимира Арнольда. Там же проходили семинары Александра Бейлинсона, которого не взяли в аспирантуру мехмата из-за национальности. Он числился в Институте кардиологии, а по вечерам вел семинары по математике. С развалом СССР он уехал в Америку. Да и я, доучившись в «керосинке» только до четвертого курса, уехал учиться в США и позже получил докторскую степень в Гарвардском университете.

Александр Шень

математик, старший научный сотрудник Лаборатории Национального центра научных исследований Франции в Монпелье (LIRMM CNRS)

Когда в 1978-м году очень многих не приняли на мехмат МГУ, правозащитник и математик Валерий Сендеров и математик и педагог Белла Абрамовна Субботовская устроили нелегальные занятия по математике для всех желающих. В малогабаритной квартире Субботовской в пятиэтажке на улице Наметкина в субботу вечером порой собиралось до сорока человек – абитуриенты и даже студенты приходили на лекции и семинары по математике. Это было два-три занятия, которые проводили известные математики: Борис Каневский, Алексей Сосинский, Дмитрий Фукс, Александр Виноградов и многие другие. Многие из них позднее уехали из СССР.

Занятия были фактически бесплатными. Собирали всего по рублю, и на эти деньги делали бутерброды с сыром и чай, которые раздавали в конце занятий. Сложность была с распечаткой. Искали по знакомым, у кого можно было за пять копеек распечатать листы с заданием. Позднее занятия переместились на филологический факультет МГУ – мы обнаружили, что там пустуют аудитории и самовольно их заняли. Периодически заходили уборщицы, но они это воспринимали как нечто само собой разумеющееся.

Называлась наша подпольная школа, где я читал лекции по матанализу, «Еврейский народный университет», но мы, конечно, старались не привлекать к ней лишнего внимания. Говорили, что это некие курсы повышения квалификации преподавателей Вечерней математической школы. «Университет» просуществовал три-четыре года, его деятельность оборвалась в 1982 году. Сендерова и Каневского арестовали за антисоветскую деятельность, а Субботовская погибла при странных обстоятельствах – ее насмерть сбил грузовик. Остальных преподавателей вызывали на допросы. Конечно, они испугались, и университет забросили.